Было мне 6,5 лет. Около нашего дома совсем рядом было озерцо-лужа и ребята кто по старше, кто по младше всей гурьбой иногда туда ходили камышей нарвать, чтоб потом играть в индейцев. Короче пошли все как то раз туда.
А мать моя золотая женщина, незадолго до этого по несколько раз говорила мне проникновенным голосом “Сынок давай у нас будут с тобой такие отношения, никак в других семьях, ты если что делаешь или идешь куда то говори мне. Я все тебе разрешу в пределах разумного, я мать понимающая, ни как в других семьях, просто я должна знать об этом.” Короче я на это и повелся, не знал еще тогда, что мне мать то это напиздела всё с три короба.
Ну дак вот собираться стали все. Старшие естественно, младшие, я там тоже кого подсобирал, вообщем шли вообще все, весь двор, от мала до велика. Шли даже последние чмошники, пятилетние сосунки и один ребенок инвалид. И тут я помятуя уговор с моей золотой мамой – “Сынок я тебе все разрешу. Ты главное скажи что делаешь”. Без всякой задней мысли говорю ребятам: “Только я сейчас быстро маме скажу что иду, она у меня золотая женщина, у нас с ней особые отношения, и пойдем” и побежал наверх на свой пятый этаж, а эта вся орава скучая осталась меня ждать возле подъезда.
Забегаю наверх. Маме радостно докладываю. И вдруг слышу в ответ грозное “Нет.” Да еще таким тоном и с таким лицом не терпящим возражений. Я попытался что-то “Ээээ, так все идут и я уже пообещал….”. В ответ мне – “Нет и мне все равно кто идет, что обещал”. Вообщем так вот.

Выхожу я из хаты. Спускаюсь в шоке с пятого своего этажа. Если я сейчас прийду туда вниз и всем скажу, что мне мама запретила это ж надо мной с этих пор будут ржать и говорить что я сынок маменькин. Ладно бы еще три человека, а то там стоит весь наш район и перед всем ним мне придется расписаться в этом. А надобно сказать, что тогда я был мегаальфой, маленьким лидером, поддерживал свой авторитет, что был везде первым и даже пиздил пацанов постарше себя на год два.
Ну вообщем иду я на ватных ногах вниз. Мозг разрывается. В голове ад. Выйти из положения никак. Внизу возле подъезда стоит толпа которая только и ждет меня, чтобы идти. Вообщем я решил сделать, что вы думаете читая сейчас надо было сделать – пойти нарвать камышей и потом матери не сказать, что ходил.
Значит пока мы шли все этой оравой туда и весело смеялись дети, мне было не весело, меня мучила только мысль эта одна, быстрей сходить вернуться и забыть все это. Потому я всех тщетно торопил с побледневшим лицом. Всё смотрел по сторонам не следит ли за мной мать. Тоже на озерце. Вообщем поход этот из радостного детского проявления первой самостоятельности, превратился для меня в пытку.
Но все обошлось и мы быстро вернулись. Весь процесс хождений туда сюда и рвания камышей занял от силы минут 20.
Вернулись с меня прям как камень спал.
Вообщем еще некоторое прошло время минуто-часов вижу я идет моя мать на горизонте. Лицо перекосившееся от злобы, бледное как смерть. Есть люди от злобы становятся вспыльчивыми, а есть холодно жестокими. Вот мать была моя из последних.
Тщетно я пытался сказать заранее придуманную фразу “А я никуда не ходил. Просто пацаны сходили и дали мне камышей.” Она знала. Незнаю откуда, но она чувствовала, что ходил, а для нее это было важнее всяких доказательств. По глазам вижу – ходил и всё тут.
Вообщем подошла она ко мне и говорит – тем же зловещим холодным голосом – “ПОШЛИ!” Ну я пошел рядышком. Факт в том, что на казнь я должен был идти сам. Она даже не держала меня за руку. Такая она у меня была мамочка. Надо было еще выпить психически с меня страдание. Мы шли домой. Специально подошли к растущей по дороге иве. Мать начала выбирать прут по лучше. Нашла. Оторвала. “ПОШЛИ!” Пошли домой дальше по ходу мать очищала прутик готовя его к моей последующей экзекуции. Во мне боролись две вещи я хотел убежать, но сыновье чувство долга, а я был порядочным мальчиком, не давало мне это сделать. Я просто надеялся что мать просто не станет этого делать. Хотя внутри меня все сжималось и холодело.
Прийдя домой мама сказала, чтоб я разделся. Я снял маечку и шортики. Она сказала чтобы я снял и трусики. К тому возрасту я уже редко показывался ей голым, потому это само было постыдным и унизительным. Я заревел. “НЕ НОЙ!” Я давясь слезами и умоляя её “Мамочка не надо” снял трусики оставив последнее, пусть даже больше морально защищавшее меня от кары.
После этого она выдержала пару секунд и начала меня бить этим прутиком ивовым. Знаете ли вы что такое хороший сочный ивовый прутик обжигающе со свистом ожигающий кожу молодого мальчика. Ох я вам скажу. Била меня мать везде куда придется. Даже по лицу. В местах куда попадал в меня этот прутик моментально вздувалась полоса распухшей пунцово красной кожи. А прутик все свистал надо мной, задыхающегося в слезах, давящегося болью и унижением.
После этого случая на моей начинающей самостоятельности был поставлен жирный крест. Через некоторое время не мало подобными усилиями матери из маленького лидера, пиздящего даже пацанов на год два старше себя, я превратился в лошка, изгоя, чучела, к переходному возрасту меня пиздили пацаны на два года помладше меня. Потом дальше меня стали посещать фантазии отомстить миру, уже самому кого то мучать, кого-то слабого, беззащитного, девушек… я ведь не интересен им, они ведь меня презирают. Полное расстройство сексуальной сферы. Мазохизм. Садизм.

Ладно всё хуйня. Но вот чего никогда не забуду – Зачем было до этого мне так нагло врать про то что у нас в семье будут золотые отношения. “И ты только скажи. Я тебе позволю тогда гораздо больше чем другим детям.” Почему я должен был стать чучелом? Есть же мерке запретов. Почему мне стали запрещать, что делали во дворе абсолютно все. Я понимаю мать переживает, но это её материнский удел. Почему кара была за не столь серьезный проступок, столь сурова. И зачем надо было еще вносить туда эту психическую растаптывающую атмосферу. Ну можно было взять схватить отшлепать и тут же вместе расплакаться и забыть.